Анекдоты про Есенина
Идет Маяковский с двумя проститутками по Тверской. Видят — лежит пьяный в луже. Маяковский, демонстрируя свой талант продекламировал:
— На нашем жизненном пути лежит безжизненное тело…
Лежащий поднимает голову и произносит:
— А вам, козлам, какое дело — могли бы взять и обойти!
— Пойдемте, девочки,— говорит Маяковский,— это Есенин…
– Что у тебя в туалете делает томик Есенина?
– Надоело читать мануал к освежителю воздуха… Маяковский идет грустный на судилище, а навстречу ему Есенин.
Есенин:
– Что грустный?
Маяковский:
– Да вот наверняка меня как самоубийцу в ад отправят!
– Не боись. Я тебе помогу, залазь в чемодан.
Подходит к вратам рая, стучит.
Апостол Петр, посмотрев в глазок:
– Проваливай в ад, грешник-самоубивец!
Есенин:
– Да не, я только спросить!
– .
– Пушкин там?
– Да!
– А Лермонтов?
– Да!
– Да я вот их барахло принес… С детства мечтал писать стихи как Есенин, но пока получается только бухать как он.
Киллер-интеллигент забивает своих жертв томиком Есенина.
— В твои годы, сынок, Есенин был уже известным поэтом!
— А в твои годы, папа, Есенин уже повесился! Есенина, говорит, тебе прочту… Думала, культурный, а он начал: Пей со мною, паршивая cyкa… Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я и сам голубой.
С.Есенин Мальвина:
– Буратино! Кто ваш любимый поэт?
– Есенин!
– А любимое стихотворение?
– “И утратив скромность, одуревши в доску, как жену чужую, обнимал березку”. В Питере живут настолько интеллигентные девушки, что в постели от удовольствия кричат: “Есенин! Есенин! Есенин!”
Когда я говорю, что мне нравится Есенин, все думают про русскую природу, образность, чувство Родины…
А я имел в виду распутство, пьянство и декаданс.
– Я как Анна Ахматова!
– Ты как Сергей Есенин. Гуляешь, куришь и ругаешься матом! – Посоветуй, в какой гостинице в Питере круче всего зависнуть?
– В “Англетере”.
– А кто советовал?
– Есенин…
Знаете ли вы анекдоты про Есенина ?
1. Сергей Безруков, когда ходит в лес за березовым соком, не втыкает в деревья трубки: он читает Есенина, и березы сами плачут ему в банку.
2. Выходит Маяковский из кабака, окруженный стайкой девиц. Девицы начинают его охаживать:
— Владимир! А это правда, что Вы можете сочинить стихотворение прямо с ходу, на месте?
— Конечно! — говорит подвыпивший поэт революции, — Давайте тему!
— Ну, вот видите, в канаве — пьяница валяется.
Маяковский, гордо выпрямившись, громогласно начинает:
— Лежит
Безжизненное
Тело
На нашем
Жизненном
Пути.
Голос из канавы:
— Ну а тебе какое дело?
Идешь с блядями и иди.
Маяковский:
— Пойдемте, девушки, это Есенин.
3. (Для знатоков поэзии указанных авторов)
Встретились как то 4 русских поэта: Александр Блок, Сергей Есенин, Владимир Маяковский и Роберт Рождественский.
Общаются, выпивают. Вдруг увидели в подворотне женщину которая справляла малую нужду. И каждый откомментировал этот факт в своём стиле.
Блок:
-Ночь, Луна.
Звёзды бисером.
Женщина писает
Есенин:
-Люблю когда женщина писает.
Люблю когда пахнет мочой.
Ах как мне хочется, хочется,
К голой попке прижаться щекой.
Маяковский:
-Пришла, расселась.
Метр на метр,
Словно магазин продовольственный.
Был бы у меня 51 сантиметр,
Я б ей сделал удовольствие.
Рождественский:
-Там за высоким забором,
Женщина правит нужду,
Было б у меня ведро с раствором,
Я б ей замазал п. ду.
Анекдоты про Есенина о Есенине
По причалу к пароходу «Сергей Есенин» торопится мамаша с маленьким сыном.
— Мама, кто такой Сергей Есенин? — спрашивает сын.
— Отстань! Сзади идет биндюжник и встревает в разговор:
— Мальчик, ну откуда мама может знать, что «Сергей Есенин» — это бывший «Лазарь
Каганович»?
В институте физкультуры и спорта экзамен по русской литературе.
Препод вызывает студента-спортсмена по греко-римской борьбе:
— Каких, студент, классиков вы знаете?
— Ну, Александр Карелин.
— Нет, нет, например, А. Пушкин, С. Есенин.
— Не знаю я таких, это, наверное, вольники какие-то.
Выходит Александр Блок из какого-то кабака в подпитии,
смотрит — стоят две женщины легкого поведения. Подходит
он к ним и говорит:
— Девушки, а пойдемте со мной забесплатно.
— А кто ты такой, чтобы мы с тобой бесплатно пошли?
— Ну как, я Александр Блок, поэт — стихи пишу.
— А про что?
— Да про что угодно. Вот вам про что прямо здесь сочинить?
Девушки озираются вокруг и видят какого-то алкаша, лежащего
в луже и пускающего пузыри.
— А вот про этого пьяницу можешь?
— Запросто:
Лежит недвижимое тело,
Лежит и не дает пройти.
Пьяный поднимает голову и бормочет:
Ну, а тебе какое дело,
Ты шел с блядями — и иди.
Блок:
— Ха, девушки, позвольте представить: мой друг — Сергей Есенин.
Маяковский идет грустный на судилище, а навстречу ему Есенин.
Есенин:
— Что грустный?
Маяковский:
— Да вот наверняка меня как самоубийцу в ад отправят!
— Не боись. Я тебе помогу, залазь в чемодан.
Подходит к вратам рая, стучит.
Апостол Петр, посмотрев в глазок:
— Проваливай в ад, грешник-самоубивец!
Есенин:
— Да не, я только спросить!
— .
— Пушкин там?
— Да!
— А Лермонтов?
— Да!
— Да я вот их барахло принес.
Обьявление на вокзале:
— Дорогие гости столицы! Мы приветсвуем вас в городе-герое Москве,
городе, где жили Пушкин и Булгаков, Пастернак и Есенин,
Станиславский и Немирович-Данченко, и приглашаем посетить
вещевой рынок «Динамо»!
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
дайте Родину мою!»
С.Есенин
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу : «Не надо, Рая. »
М.Горбачев
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь. »
А.Чубайс
Я сидел на скамейке в сквере и пил портвейн из горлышка.
Многие читатели будут, конечно, шокированы: «Фи, портвейн!»
Плевать! Пусть генералы, сверкая красными лампасами и красными от красной же икры мордами жрут «Хеннеси», пусть продвинутая молодёжь с лейтенантскими погонами, понтуясь друг перед другом по поводу размеров полученных взяток, лакают «текилу-бум», мне похуй! Я пил портвейн! «Три семёрки», он же «Семь в кубе», он же «Топорики»! На душе было противно и тоскливо, по ряду весьма веских причин, поскольку:
1. Грохнули моего друга, начальника «убойного» отделения нашего ОУРа, грохнули подло и погано – задушили бильярдным кием и труп вывезли в Московскую область.
2. Супруга сделала «тысяче первое китайское предупреждение» и в очередной раз выперла к маман за то, что в результате очередного этапа мероприятия «Вихрь-Антитеррор» муж появлялся дома только на «пожрать-помыться-поспать».
3. Меня в очередной раз прокатили со званием подполковника, поскольку адекватную должность ушлые кадры продали совершенно непричастному лицу.
Жизнь казалась собачьими какашками, вынырнувшими из-под талого снега.
Пью… Ну и что? В конце концов, и Шиллер творил своих «Разбойников», надувшись шампанского, и незабвенный Чехов, после того как по-немецки прошептал «Мне пиздец», потребовал того же шипучего напитка, и Есенин, кинув палку Айседоре, шёл в кабак, и незабвенный Веничка Ерофеев весь путь от столицы до Петушков не просыхал.
Впрочем, пох….
«РОМАН БЕЗ ВРАНЬЯ».
(мысли вслух)
Скажите вы мне, блоггеры:
Кто щас МАРИЕНГОФ?
Есенин был всегда online (и есть!),
А ТОЛЯ вот — playoff!
Игра словами в рифму – эстафета,
где чувствуешь партнёра по руке:
то ласточка вдруг выпорхнет от Фета,
то Блок завьётся снегом по строке.
Так тут и Пушкин притаился рядом, И Лермонтов совсем не в далеке. Омар уж точно поит сладким ядом, Ну и Есенин вновь навеселе.
А уж не говоря — любимец Байрон, Де Вега, строгий Гёте, Цицерон. И душу теребит, ну, как вампир — Великий и блистательный Шекспир.
В 83 году послали славный МИХМ рвать морковку под Луховицы. В местном сельпо — водка и Изабелла, а мы больше по пиву. Решили навестить Рязань. Толпой человек в двадцать поехали. Нашли возле рынка Пиво-воды. Кстати рядом как в песне стоял советский постовой — в двадцать глоток и две гитары поприветствовали товарища. Зашли пьем пивко. Подкрадывается к нам местный синяк и слезно просит на кружечку. Дали. Он с пивом уже как свой встает рядом, поправляет здоровье. Смотрит на нас ясным взором и говорит: приехали места Есенинские посмотреть? У нас тут красиво. Подумав подолжает — это надо же так написать: дуб зеленый, златая цепь на ём. ЕСЕНИН! На ржач прибежал мент с улицы. Синяку выдали рубль.
Не Есенин.
Пускай ты съедена другим,
Но мне немножечко осталось:
Кусочек легкого, мозги,
Два пальца и печенки малость.
ЕСЕНИН В ЦИРКЕ
Рассказывают, вскоре после революции начальником Госцирка назначили женщину, чей супруг был поэтом-любителем и горячим поклонником творчества Сергея Есенина.
По словам Анатолия Мариенгофа, Есенин ему сказал:
— Толя, артистам цирка дают отсрочку от армии. Чтобы нас с тобой не убили на полях Гражданской войны, пойдём к Наталье (так звали главу Госцирка) и попросим — пусть она введёт нас в программу!
Та, конечно, посодействовала.
Есенин должен был выезжать на лошади и читать с арены революционные стихи. Первый и второй раз поэт выехал нормально, а на третий день они с Мариенгофом на радостях напились, и Есенин свалился посреди манежа с белой лошади, так и не дочитав стихи.
Ударился головой о покрытие манежа, пришёл за кулисы и сказал:
— Толя, пусть лучше меня убьют на фронтах Гражданской войны, чем на манеже!
Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я и сам голубой.
С.Есенин
Здорово, Шарик, ты мой лучший друг,
На лавочке я почему ночую вдруг?
А не пускает в дом меня жена,
Что делать, обычно у поэта баба — сатана.
Поэт он ведь не понят, как Есенин или Блок.
Э, братец, сколько у тебя я вижу блох,
Жаль водку ты, дружок, не станешь пить.
И, впрочем, нет её даже себе налить,
Без водки, Шарик, плохо — блохи и тоска.
Светает, полежу еще — какая жесткая доска!
Недавно был в Берлине. Вечером зашел в бар, не в «Элефант», как Штирлиц, но чем-то похожий. Сижу пью кофе. А у стойки три молодых и очень пьяных немца. Один все время что-то громко вскрикивал и порядком мне надоел.
Я допил кофе, поднялся. Когда проходил мимо стойки, молодой горлопан чуть задержал меня, похлопал по плечу, как бы приглашая участвовать в их веселье. Я усмехнулся и покачал головой. Парень спросил: «Дойч?» («Немец?»). Я ответил: «Найн. Русиш». Парень вдруг притих и чуть ли не вжал голову в плечи. Я удалился. Не скрою, с торжествующей улыбкой: был доволен произведенным эффектом. РУСИШ, ага.
А русский я до самых недр. Образцовый русский. Поскреби меня — найдешь татарина, это с папиной стороны, с маминой есть украинцы — куда без них? — и где-то притаилась загадочная литовская прабабушка. Короче, правильная русская ДНК. Густая и наваристая как борщ.
И весь мой набор хромосом, а в придачу к нему набор луговых вятских трав, соленых рыжиков, березовых веников, маминых колыбельных, трех томов Чехова в зеленой обложке, чукотской красной икры, матерка тети Зины из деревни Брыкино, мятых писем отца, декабрьских звезд из снежного детства, комедий Гайдая, простыней на веревках в люблинском дворе, визгов Хрюши, грустных скрипок Чайковского, голосов из кухонного радио, запаха карболки в поезде «Москва-Липецк», прозрачных настоек Ивана Петровича — весь этот набор сотворил из меня человека такой широты да такой глубины, что заглянуть страшно, как в монастырский колодец.
И нет никакой оригинальности именно во мне, я самый что ни на есть типичный русский. Загадочный, задумчивый и опасный. Созерцатель. Достоевский в «Братьях Карамазовых» писал о таком типичном созерцателе, что «может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит все и уйдет в Иерусалим скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит, а может быть, случится и то и другое вместе».
Быть русским — это быть растерзанным. Расхристанным. Распахнутым. Одна нога в Карелии, другая на Камчатке. Одной рукой брать все, что плохо лежит, другой — тут же отдавать первому встречному жулику. Одним глазом на икону дивиться, другим — на новости Первого канала.
И не может русский копаться спокойно в своем огороде или сидеть на кухне в родной хрущобе — нет, он не просто сидит и копается, он при этом окидывает взглядом половину планеты, он так привык. Он мыслит колоссальными пространствами, каждый русский — геополитик. Дай русскому волю, он чесночную грядку сделает от Перми до Парижа.
Какой-нибудь краснорожий фермер в Алабаме не знает точно, где находится Нью-Йорк, а русский знает даже, за сколько наша ракета долетит до Нью-Йорка. Зачем туда ракету посылать? Ну это вопрос второй, несущественный, мы на мелочи не размениваемся.
Теперь нас Сирия беспокоит. Может, у меня кран в ванной течет, но я сперва узнаю, что там в Сирии, а потом, если время останется, краном займусь. Сирия мне важнее родного крана.
Академик Павлов, великий наш физиолог, в 1918 году прочитал лекцию «О русском уме». Приговор был такой: русский ум — поверхностный, не привык наш человек долго что-то мусолить, неинтересно это ему. Впрочем, сам Павлов или современник его Менделеев вроде как опровергал это обвинение собственным опытом, но вообще схвачено верно.
Русскому надо успеть столько вокруг обмыслить, что жизни не хватит. Оттого и пьем много: каждая рюмка вроде как мир делает понятней. Мировые процессы ускоряет. Махнул рюмку — Чемберлена уже нет. Махнул другую — Рейган пролетел. Третью опрокинем — разберемся с Меркель. Не закусывая.
Лет двадцать назад были у меня две подружки-итальянки. Приехали из Миланского университета писать в Москве дипломы — что-то про нашу великую культуру. Постигать они ее начали быстро — через водку. Приезжают, скажем, ко мне в гости и сразу бутылку из сумки достают: «Мы знаем, как у вас принято». Ну и как русский пацан я в грязь лицом не ударял. Наливал по полной, опрокидывал: «Я покажу вам, как мы умеем!». Итальянки повизгивали: «Белиссимо!» — и смотрели на меня восхищенными глазами рафаэлевских Мадонн. Боже, сколько я с ними выпил! И ведь держался, ни разу не упал. Потому что понимал: позади Россия, отступать некуда. Потом еще помог одной диплом написать. Мы, русские, на все руки мастера, особенно с похмелья.
Больше всего русский ценит состояние дремотного сытого покоя. Чтоб холодец на столе, зарплата в срок, Ургант на экране. Если что идет не так, русский сердится. Но недолго. Русский всегда знает: завтра может быть хуже.
Пословицу про суму и тюрьму мог сочинить только наш народ. Моя мама всю жизнь складывала в буфете на кухне банки с тушенкой — «на черный день». Тот день так и не наступил, но ловлю себя на том, что в ближайшей «Пятерочке» уже останавливаюсь около полок с тушенкой. Смотрю на банки задумчиво. Словно хочу спросить их о чем-то, как полоумный чеховский Гаев. Но пока молчу. Пока не покупаю.
При первой возможности русский бежит за границу. Прочь от «свинцовых мерзостей». Тот же Пушкин всю жизнь рвался — не пустили. А Гоголь радовался как ребенок, пересекая границу России. Италию он обожал. Так и писал оттуда Жуковскому: «Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Я проснулся опять на родине. ». А потом, когда русский напьется вина, насмотрится на барокко и наслушается органа, накупит барахла и сыра, просыпается в нем тоска.
Иностранцы с их лживыми улыбочками осточертели, пора тосковать. Тоска смутная, неясная. Не по снегу же и подлецам. А по чему тоскует? Ответа не даст ни Гоголь, ни Набоков, ни Сикорский, ни Тарковский. Русская тоска необъяснима и тревожна как колокольный звон, несущийся над холмами, как песня девушки в случайной электричке, как звук дрели от соседа. На родине тошно, за границей — муторно.
Быть русским — это жить между небом и омутом, между молотом и серпом.
Свою страну всякий русский ругает на чем свет стоит. У власти воры и мерзавцы, растащили все, что можно, верить некому, дороги ужасные, закона нет, будущего нет, сплошь окаянные дни, мертвые души, только в Волгу броситься с утеса! Сам проклинаю, слов не жалею. Но едва при мне иностранец или — хуже того — соотечественник, давно живущий не здесь, начнет про мою страну гадости говорить — тут я зверею как пьяный Есенин. Тут я готов прямо в морду. С размаху.
Это моя страна, и все ее грехи на мне. Если она дурна, значит, я тоже не подарочек. Но будем мучиться вместе. Без страданий — какой же на фиг я русский? А уехать отсюда — куда и зачем? Мне целый мир чужбина. Тут и помру. Гроб мне сделает пьяный мастер Безенчук, а в гроб пусть положат пару банок тушенки. На черный день. Ибо, возможно, «там» будет еще хуже.
Встречи с А.А. Ахматовой. Вып. 16
Анекдоты № 595 от 13.05.2011 г.
Пушкин
«Пушкин такой прозрачный. и, кажется, что он не умеет стихи писать».
«Самое страшно было: единственное, что его волновало, это то, что его ничто не волнует».